Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

– Так я должен сражаться ради спасения или победы? Или же ради денег? – невозмутимо произнес Элиар.

– Ради победы, но – не забывая о спасении. Я сказал, подчиняйся силе, но никогда не проси у сильных награды. Что предложат, бери… но всегда помни о том, что цена твоей жизни в глазах даровавших ее богов слишком велика, чтоб измеряться золотом. Тогда, возможно, когда-нибудь дождешься подарка от самой судьбы. И не нужно спешить туда, в Долину Блаженства, ни с мечом, ни без него, пока в мире есть хотя бы капля сладости, которую можно испить, пусть даже наряду с горечью обид и поражений. У тебя наметанный глаз и уверенная рука; главное, не теряй власти над своими мыслями, движениями и чувствами и никогда попусту не играй со смертью.

Он ничего более не добавил и отошел. Через некоторое время Элиар направился к своей палатке. Солнце уже село, и вечерний воздух в низине был пропитан холодным свинцово-синим туманом. Воины спали, завернувшись в плащи; Элиар тоже лег, хотя знал, что не уснет: ему будут чудиться чьи-то осторожные шаги, а иногда – громкий топот, ржанье лошадей и пронзительно-гулкий звон металла о металл. Как ни странно, прежде, когда он был гладиатором и под личиной суровости и презрения в нем скрывались бурно кипевшие упрямство и стыд, ему было проще и легче, поскольку он знал, что есть зло и с чем нужно бороться. Теперь, когда исчезли причины чего-то стыдиться, а упрямство стало бессмысленным, поскольку он подчинялся приказам, им вдруг овладели нерешительность и смущение, словно он был мальчишкой, впервые примерившим к руке меч. Что сказал бы отец, если б увидел его в римской армии, среди римлян, воюющих против римлян?!

Элиар поднялся задолго до рассвета, когда над холмами еще стояла луна, синевато-серая, из-за стлавшейся над болотом легкой дымки. От голой земли тянуло холодом. Вдали глухо шумел лес. По негибкому, затекшему от неудобного положения телу ледяной волной разлилась усталость, но он заставил себя встряхнуться и, быстро набросив плащ, принялся дуть на остывшие угли. Предстояло сделать слишком многое, и все, что он недодумал, придется оставить так.

Спустя несколько часов началось построение. Небо было пасмурно-серое, с редкими клочьями развеянных ветром синеватых тучек. Вяло шевелилась поникшая блеклая трава. И в этой неживой тишине гулко раздавались команды.

Они стояли в восемь рядов, глубоким сомкнутым строем, почти касаясь друг друга, и ждали, тускло поблескивая броней: казалось, светится чешуя какой-то гигантской рыбы. Через довольно-таки большой промежуток времени появился Марк Брут и произнес не слишком пылкую речь о свободе: его слова были встречены тяжелым молчанием. Легионеры считали себя свободными, если имели возможность сражаться, побеждать и получать награду – это было их земное знание, отличное от знаний богов и тех, кто стоял чуть пониже.

Крисп говорил Элиару о бегстве не потому, что был трусом, а потому, что как опытный воин видел вокруг себя не плотный, ощетинившийся дерзостью, сверкающий отвагой, полный живительной силы и твердой как камень дисциплины строй, а обмякшую, расшатанную массу. Армия казалась, да, по сути, и была удивительно разношерстной; несмотря на хорошую выучку, она не успела стать единым целым и походила на здание с неплотно пригнанными кирпичами, которое того и гляди рухнет от первого сильного ветра. Солдаты не таясь обсуждали приказы командования; по лагерю ползли разные слухи: о том, что были плохие предсказания, что Брут давно решил, будто все потеряно… Крисп знал, что происходит, когда накануне сражения воины начинают не в меру много размышлять о своей собственной судьбе. Армия становится похожей на цепного пса, который скалится, кружась на месте в бессмысленной, бессильной злобе. Воины сражаются без тени героизма и веры в победу.

Начало борьбы было неистовым; очень скоро схватка первых рядов перешла в ожесточенное кровопролитное сражение всего войска. Строй развернулся, растянулся по фронту, беспорядочная стычка распалась на борьбу отдельных воинов друг с другом. Метательные орудия почти не использовались, зато на мечах рубились страстно и жестоко.

Это было странное зрелище: точно попутный ветер внезапно снес огромную массу народа в открытое море, где не видно берегов, и люди вмиг забыли обо всем, что существовало до сего рокового момента.

В начале сражения Элиар находился на правом крае холма в составе конницы, терпеливо ожидавшей сигнала к атаке. Все внутри замерло; ему казалось, будто вместо него дышит гуляющий в небесах ветер. Неподалеку застыл Крисп; декурион выглядел совершенно неподвижным, он неотрывно наблюдал за битвой, пытаясь уловить момент, когда начнет нарушаться строй одной из сторон, что, как правило, предвещало перелом в расстановке сил. Ветер трепал концы его плаща, перья на шлеме, гриву и хвост коня, проводил по лицу, словно стирая невидимую маску, и это еще сильнее подчеркивало окаменелость его позы и черт лица. Марк Брут возглавлял левый фланг; его солдатам удалось потеснить противника и заставить его начать отступление, а в остальном положение двух армий пока что было примерно одинаковым.

Элиар еще ни разу в жизни не наблюдал столь потрясающего зрелища. Небо еще не потемнело, оно имело ровный неяркий свет и висело над холмами и равниной точно огромная металлическая крыша, а дальше, у края горизонта блестело, как серебро, и казалось, будто там, в вышине троекратно отдавались крики, вопли, стоны и звон оружия нескольких тысяч сражавшихся.

Но вот раздалась команда, и конница понеслась вперед, навстречу туче неприятельских всадников. Элиар ощутил неожиданную легкость в теле, он чувствовал окрыляющую слитность с конем и, резко врезавшись во вражеский строй, без промедления ввязался в битву. Его вмиг окружили оскаленные лошадиные морды и искаженные человеческие лица. Зловещий, дикий, оглушительный рев битвы несся над полем, это было подобно шторму; Элиар сразу понял, как глупо полагать, что человек, пусть он невероятно силен и храбр, может сопротивляться натиску огромной массы людей.

Случилось так, что сначала дрогнула первая линия пехоты на левом фланге, затем вторая, третья, – в какой-то миг эти всеобщие судорожные движения перешли в беспорядок, началась давка, легионеры толкали и опрокидывали друг друга, уже не разбирая своих и чужих, топтали упавших и под конец обратились в бегство. Тут же пришла в действие неприятельская конница; подобно сорвавшейся лавине, она преследовала в панике бросавших щиты и шлемы легионеров армии Марка Брута. Не легче пришлось и воинам Криспа: на них обрушился шквал дротиков и стрел подоспевших легковооруженных солдат, и они были вынуждены отступить. Отходили постепенно, яростно сражаясь, но на фоне всеобщего бегства это уже не имело смысла. Наконец Крисп решительно скомандовал повернуть назад.

Человек двадцать воинов сумели оторваться от преследования вражеской конницы и теперь что есть мочи скакали в сторону леса, стремясь вырваться из окружения. Уже почти стемнело, и Крисп надеялся добраться до поросших густым ивняком берегов маленькой речки. Он приметил ее, когда ходил на разведку. Там можно было спрятаться от погони.

Лошадь одного из воинов совсем обессилела, тогда он пересел за спину своего товарища, да еще были раненые дротиком и стрелами, однако сейчас не было возможности оказать им какую-либо помощь. Всадники влетели в странно тихий влажный лес и на миг остановились, озираясь, запыхавшиеся и разгоряченные безумной скачкой.